Они уже двинулись было к двери, когда, что-то решив про себя, Устойчивый подобрал дорогие ножны отравленного кинжала и, самолично вытащив клинок из плеча трупа, осторожно вложил его в ножны.
– Теперь пошли.
Перед тем как покинуть двор, он повелел Мутному проверить переулок.
– Тихо, как в некрополе, – доложил тайный воин.
– Пошли, вон туда, за угол, – указал полнотелый.
Они свернули туда, где к самому переулку подбирался овраг. Старший, заглянув вниз, приказал:
– Спускайся, я тебя поддержу, а потом ты меня подхватишь, чтобы я не улетел на самое дно и не пропорол мои пышные бока о сучки и коряги.
Когда они, тяжело дыша, наконец оказались на дне оврага, отряхиваясь и оглядываясь по сторонам, Устойчивый вдруг внимательно посмотрел наверх, будто заметил нечто в вершинах почти сомкнувшихся над их головой деревьев.
– Что это? Не может быть! – округлив очи и отступая на шаг, проговорил он по-гречески.
– Где? Там, где мы спускались? Да я ничего не…
Отравленный клинок вошёл в запрокинутую шею молодого трапезита почти по самую рукоять, которую крепко сжимал Евстафий.
– Не было никакого моего просчёта, брат, просто все героически погибли в схватке с коварными колдунами и язычниками, чуток не хватило нам Христовой помощи, самую малость… – по своему обыкновению, криво усмехнулся Устойчивый. Кинжал из шеи Мутного он вынимать не стал, ножны, размахнувшись, забросил в густые кусты, а сам начал продираться в другую сторону, подальше от этого места и, судя по склону дна оврага, поближе к реке. – Похоже, легат Энгельштайн, тебе сегодня тоже не повезёт, – хрипло проговорил вслух церковный трапезит. – Встреча с живым князем россов не так безопасна, как с мёртвым. И мне отчего-то не жаль тебя. Господь Всевышний, видимо, не благословил наш временный союз. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen, – прошептал Устойчивый на латыни и ускорил своё продвижение вниз по дну оврага.
Тело Мутного едва успело остыть на дне киевского оврага, а к Киеву с захода уже подходили воины древлянской знати и нанятые ими пришлые варяги, среди которых были и лютичи, и нурманы, и даже франки с саксами. Они схоронились в густом лесу, не доехав до Киева четверть гона.
– Здесь удобнее всего ждать сигнала от Евстафия, – пояснил Отто, – он должен прислать своего человека, как только князь Хельг будет мёртв.
Наступило время томительного ожидания, воинам запрещено было разводить костры, громко говорить и выходить из леса. Любого из местных жителей или случайных путников тут же хватали и вязали. Ни одна живая душа не должна была ведать о том, кто хоронится в лесу.
– Святой отец, может, вам лучше было остаться в Искоростене, пока здесь всё уляжется? – спросил епископа бывший боярин Аскольда Пырей, который после бегства из Киева быстро нашёл общий язык с Отто и Энгельштайном, сначала как переводчик, а потом как ловкий и сообразительный помощник, причём без главного недостатка россов – совести, которая не только была совершенно непонятна франкам, но и мешала успешно работать.
– Если мы замешкаемся, то наши братья по вере из Константинопольбурга захватят все ключевые посты и нам останется участь жалких попрошаек, – негромко, но, как всегда, убедительно ответил легат.
Беспокойство всё более поселялось в душе ушлого и чуткого Пырея, он старался не показать этого, но то и дело невольно с опаской оглядывался по сторонам. Наконец прискакали двое охоронцев юного княжича Александра из Изборска. Они вначале проехали мимо засевших в лесу воинов, но потом вернулись и направились прямо к лесу, где их и окружили дозорные древлян.
– Как вы узнали, что мы в лесу? – сурово спросил крепкий сотник с густой русой бородой, похожий чем-то на лесовика.
– Толька сапсем слепой не заметить столько следы, многа коней ходить, многа следы оставаться, – молвил старший из охоронцев на ломаном словенском, с сильным выговором, свойственным степным кочевникам.
– Живее веди нас к легату Энгельштайну, – взволнованно затараторил молодой. По нему сразу было видно, что случилось нечто сверхважное и необычное.
Их немедля подвели к Энгельштайну и Отто.
– На князя Ольга совершено нападение, рекут, он не то ранен, не то убит, в Киеве неразбериха, по улицам носятся оружные люди, – опять затараторил возбуждённый молодой чернявый охоронец, то и дело округляя глаза и вертя головой.
Второй охоронец, похожий на степняка, только растерянно пожимал плечами, иногда произнося одно и то же:
– Да-а, вот такой тепе деля в шяпка…
Что за дела и при чём тут шапка, никто не спрашивал.
– Как ваш хозяин, княжич Александр, где он сейчас? – спросил легат.
– Он нам повелел немедля вас известить, сам в ратный стан поскакал, там он десятник в княжеской дружине, а Клаусу и работникам повелел дом охранять, как бы в суматохе не пограбили или не пожгли, – сообщил чернявый. – Рекут, что меж темниками Фарлафом и Бобрецом какие-то разногласия, ничего не понять, – всё так же, тараща очи, восклицал он.
– А где константинопольские пастыри? – уточнил Отто.
– У себя в Греческом дворе затворились, вашей подмоги ждут.
– Что ж, пора, – проговорил Энгельштайн.
Знатные искоростеньцы стали отдавать приказы своим людям, воинство зашевелилось, задвигалось, лес ожил, и древлянская дружина рысью двинулась к Киеву.
– Запомните, наша главная цель – княжеский терем, – говорил Отто, в волнении переходя на франкский, и Пырей тут же переводил его речь древлянским военачальникам. – Потом дома тех, кто более всего верен князю Хельгу. Их покажут эти воины. – Он обернулся к ехавшим чуть сзади охоронцам юного Александра.