Руны Вещего Олега - Страница 147

147

– Да что ж такое, – воскликнул в сердцах Ольг, когда они с Велесдаром уже возвращались с погребальной тризны, – сестра уехала, любимая исчезла, волхв умер, что-то не так пошло в мире Явском. Или Навском?!

– В том нет противоречия, и ничьего злого умысла тоже нет, – отвечал, как всегда неспешно, волхв. – Мы много взяли в сей раз в явном мире, а он, как тебе ведомо, от иных миров неотделим. Если где-то прибывает, значит, в другом месте столько же и убывает. От любого деяния возникает между мирами дрожь особая, что расходится, как круги на воде. А мы ведь не только явский мир взбудоражили, а ещё волхвованием своим самую Навь тронули, – Живодар, я с Могуном, Ефанда, Снежана твоя, да и ты сам тоже, все мы, так или иначе, с ипостасью навской связаны. Вот и пошли те волны туда-сюда ходить, как прибой морской. А Великий Триглав всегда к равновесью стремится.

– Значит, всё, что случилось, часть платы за победу нашу, отче Велесдар?

– Думаю, так оно и есть.

– В самом деле, не может большая буря вмиг успокоиться, на то время нужно, – согласился Ольг.

Берест, ещё слабый после ранения, едва удержался на ногах, когда к нему, с визгом и радостным лаем, бросились оба его пса, стараясь лизнуть наконец-то возвернувшегося хозяина. Они так радостно лаяли и прыгали вокруг, словно понимали, что вернулся он оттуда, откуда обычно уже не возвращаются. Лемеш, который всё это время присматривал за хозяйством, поочерёдно заключил Береста и Хоря в крепкие объятия.

– Я тут и посеять, и кое-что уже собрать успел, пока вас не было, – радостно сообщил огнищанин. – Огородина, правда, плоха, сыро тут для неё, в озёрной пойме, у меня-то в степи на приволье капуста вот такая выросла, – он показал руками, сколь велика у него капуста, – а тут большей частью и вовсе погнила, квасить будет нечего, – молвил он, а потом помрачнел, видно вспомнив не только об огороде, но и о жене с дочерью.

– Ничего, брат Лемеш, мы весной гряды поднимем, и будет у нас урожай не хуже, чем у тебя на степном участке, – ответил Берест, трепля мохнатые загривки своих ошалевших от радости собак. – Можем даже сейчас те гряды высокие делать начать.

– Нет, Берест, тяжко мне в лесу, как ни крути, а дома ещё горше. Слава Даждьбогу, вы вернулись, подамся-ка я поближе к Киеву, там люду больше, шум, суета. Коней хазарских я троих оставил, остальных продал, хлопотно больно, коров своих тоже, вон пару коз держу, молока на вас хватит, а заботы поменьше, чем с коровами. Да и сена я им уже на всю зиму запас.

После долгого обеда с разговорами, расспросами да осмотром привезённых из дальних стран диковинных вещей пошли втроём, сопровождаемые верными псами, глядеть состояние невеликого хозяйства, состоящего из небольшого рубленого дома, приземистой мовницы на берегу озера, хлева для животных и небольшого амбара. Под навесом у глухой стены амбара было что-то вроде небольшой мастерской. На деревянных колышках на стене висели плотницкие инструменты.

– Эх, братья, как руки по труду-то человеческому соскучились! – молвил ещё бледный ликом Берест и, взяв двуручный скобель, раз и другой провёл по лежащему тут же приготовленному для обработки бревну. После прохода изогнутого кованого лезвия остались ровные полоски белой древесины, лишённые коры. – Вот, Хорь, теперь с тобой корыт наделаем, огородом займёмся, хозяйством нашим. Веселее это, чем мечом орудовать!

– Не всегда получается, как хочешь, – мрачно молвил Лемеш. Запустив руку под крышу амбара, он извлёк увесистый кожаный кошель. – Вот, деньги, что за коней хазарских выручил.

– Погоди, – остановил его руку костоправ, – мы с Хорем в доме, да с хозяйством, да с долей от византийского похода, а тебе новое гнездо на новом месте вить, нет, не по совести то будет, не обижай нас, деньги эти твои, и конь, один из трёх оставшихся, твой. – Огнищанин хотел возразить, но оба воина дружно замотали головой, а Берест молвил кратко: – Всё, решено!

И Лемеш, зная натуру костоправа, понял, что спорить бесполезно. Когда он уже садился на коня, его окликнул Хорь, который по знаку Береста зачем-то сбегал в дом.

– Вот, держи, брат Лемеш, это тебе на рубаху! – И он протянул отрез доброго тонкого византийского полотна невиданного небесно-голубого цвета.

Огнищанин поглядел на него, благодарно прижал к груди. Ничего больше не говоря, он тронул коня и быстрой рысью поскакал прочь.

Лета 6417–6419 (909–911), Киев

После прибытия дружины Ольга в Киев прошло не более двух лет. Под осень возвратились из своих торговых походов последние купцы. По обыкновению, перед полюдьем князь встретился со своими изведывателями, чтобы подытожить, что нового порассказали купцы и их охоронцы, чем дышат и что замышляют супротив Руси в Хазарии, Царьграде, у печенегов да угров.

– Княже, греки уговор нарушают – то пошлину с купцов возьмут, то термы не предоставят, то захваченных русов в рабство продадут, – озабоченно докладывал Мишата.

– И в прошлое лето ты о таких случаях мне докладывал, да греки тогда ответили, что сие было по недосмотру их чиновников и более не повторится, – помрачнел князь. – Выходит, не могут христиане слово держать, хоть ты их режь, хоть жги.

– Так ведь они богом своим клялись блюсти тот договор, кто ж ведал, что нарушать станут? – возмутился Ерофеич, который после похода на Царьград стал полноправным изведывателем и, как прочие, имел право высказывать мнение на совете.

– Да им покажи дирхем, шеляг или даже медный фоллис, и продадут сии торговцы не только бога, но и душу свою, лишь бы цена была подходящая! – воскликнул с горькой усмешкой Скоморох.

147