Руны Вещего Олега - Страница 142

142

Через три дня пастух вернулся осунувшийся, исхудавший, опять с пустыми, как у смертельно уставшего человека, глазами. Никто из собратьев даже не стал расспрашивать его ни о результатах поисков, ни о свежих ножевых порезах на руках и груди. Только промыли ему вином и смазали воинской мазью раны. Позже он рассказал любопытному Ерошке-Ерофеичу, что молодые бездельники, по-видимому сыновья купцов или вельмож, решили вечером позабавиться, убив одинокого нищего.

– Ваши со Скоморохом уроки ножевого боя я не забыл, потому и жив остался, а те из молодых греков, кто смог, убежали, но мне ночёвку последнюю в Царьграде испортили, паршивцы, – своим обычным бесстрастным тоном закончил Гроза.

Возы с богатой данью за прошлое и нынешнее лето и откупным за то, что, не оплатив её своевременно, греки принудили князя Руси прийти за данью самому, тянулись из городских ворот Царьграда к лодьям в Суде, уже спущенным на воду залива. Учётчики русов и греков, стоя рядом, проверяли выгрузку каждого воза и записывали в свои хартии, чего и сколько передано, а воины тут же переносили груз на свои лодьи. Сие хлопотное, но приятное для русов действо растягивалось, видно, на несколько дней. Шутка ли – на одни корабли брали по двенадцать гривен на весло, да ещё на конницу, да на грады русские – Киев, Чернигов, Переяслав, Полоцк, Ростов и иные подвластные Ольгу грады. Грузили греческое золото, паволоки, овощи, вино и всякие драгоценности. Дружинники в добром настроении, подначивая друг друга шутками и прибаутками о несостоявшихся сражениях и победе без большой драки, сбирались в дальний обратный путь. Готовили припасы, чинили суда.

– Эх, и паволок у нас ныне, братцы, куда мы столько денем, всю родню оденем и ещё останется! – весело воскликнул молодой десятник, стоя перед вереницей возов, доверху наполненных тюками и свитками.

– Да уж, паволок, хоть паруса шей! – в тон ему ответил седоусый сотник.

– А что, и сошьём, мы нынче победители, пошьём себе паруса шелковые! Как появимся в родной земле, так издали все будут зреть и дивиться! – воскликнул новгородский лодейщик, у которого после того, как он испил вина греческого, душа требовала чего-то широкого и небывалого.

– Точно, – поддакнул седоусый, – сразу уразумеют, что с победой возвращаемся, ай да Вертун, лепо придумал!

– Чтоб визанцы запомнили, говоришь, и свои подивились? – задумчиво переспросил князь, когда воеводы обратились к нему за дозволением сшить из паволок паруса, и очи его задорно блеснули. – Добро, сейчас казначеи посчитают, сколько на каждого гребца тех паволок приходится, и со своей частью делать можете что хотите.

Воеводы радостно переглянулись.

Однако первыми более всех подивились греки. Они думали, что толмач чего-то напутал, – им, торговым людям, привыкшим считать каждую мелкую монету, была просто непонятна подобная расточительность. Паволоки на паруса? Дорогую ткань, которую можно выгодно продать там, в полуночных краях, и обогатиться, просто так пустить на паруса? Когда наконец хозяева парусных мастерских уразумели, что толмач ничего не перепутал и вовсе не пьян, то стали опасаться непонятных и безрассудных россов ещё более.

– Эге, подумаешь, паволочатые паруса, а мы крапивенные пошьём, узорчатые да лёгкие! – азартно воскликнул словенский воевода.

И новгородцы тоже понесли свою материю парусным мастерам. И в самом деле, паруса их были тонки да цветисты, что луг заливной в начале лета. Ко всему, эти странные завоеватели ещё и щедро заплатили мастерам из только что полученной дани! Последнее поразило практичных византийцев не менее, чем сами паруса из дорогих тканей.

Поглядеть на невиданное зрелище собралась тьма народу.

Наверное, никогда, ни до, ни после, так не провожали варваров горожане. Мало того что град и флот оставались целы, да под конец уходящие грозные и непонятные грекам россы ещё и подарили невиданное зрелище: многие сотни судов под яркими цветными парусами превратили изумрудную воду Босфора, Золотого Рога и Пропонтиды в огромный великолепный цветник.

Потрясение жителей было столь сильным и глубоким, что со временем события тех дней стали передаваться из поколения в поколение, как некая легенда. Ещё много лет спустя можно было услышать в разговоре местного торгового люда: «Это было через три года после того, как россы шили паруса из шёлка». А в рассказываемых детям сказках герои непременно надевали на мачты своих волшебных кораблей цветные паруса из самых дорогих паволок.

Однако недолго красовались те пёстрые да узорчатые паруса на лодьях словенских, когда суда вышли в Русское море. Как только с захода подули резкие и сильные стрибожьи ветра, стали разрываться тонкие ветрила один за другим. Пришлось обескураженным словенам под весёлые насмешки остальных воев снова ладить на мачты свои грубые да прочные, злыми северными ветрами испытанные, конопляные и льняные паруса.

– Воевода, – обратился к хмурому словену Скоморох, пряча улыбку, – а кто тебе рёк, что сии полотна крапивенные?

– Так ведь видно же, какие они тонкие да мягкие, понятно, что крапивенные, – отвечал непривычно растерянный воевода Гудим.

– Так греки тебе не говорили о том, это ты сам решил? – мягко «дожал» собеседника Скоморох.

– Не говорили, так и что с того? – не понял воевода.

– А то, что крапивную ткань никто на Востоке не станет делать, больно хлопотно, – пояснил опытный изведыватель. – У них тонкие ткани проще и быстрее выделывать из растущей там древесной шерсти – бавовны, хотя по прочности сие волокно ни в какое сравнение с шёлком, коноплёй, льном и той же крапивой не идёт, зато тонкое да мягкое и красится добре.

142