Руны Вещего Олега - Страница 122

122

– Нов-граду? – вскинул удивлённо чёрные брови Ерофеич. – Так и у нас на Волхове тоже Нов-град есть.

– Его как раз сурожцы и поставили, – молвил Гроза, – которые с полудня пришли. Вот в память о своём таврийском граде они и град на Волхове-реке тем именем назвали, а тот, что здесь остался, Старым Ново-градом или Стар-градом называть стали.

– Коль я с Новгородчины, так, может, и во мне кровь тех сурожцев течёт? – вопросил Скоморох.

Гроза внимательно поглядел на него.

– Ещё раньше с готами сражались не одну сотню лет, пока те не ушли, а вскоре и сурожцы тоже ушли. Оставшиеся же в Таврике русы, – продолжил он, – ждали возвращения ушедших сурожцев с подмогой. Долго ждали – двести лет. А за это время подвергались нападениям и истреблениям, как со стороны бывших гостей и робких просителей – греков, так и со стороны хазар. Пришёл нам на подмогу после того князь Бравлин и «укоротил» греков, но после его ухода они вновь стали верх брать. Грады наши, и Сурож в том числе, под себя подобрали, Сугдеей называют. А тавры всё верили и ждали. Умирая и страдая от утеснений греков и хазар, мы уходили в горы и неудобья. Нас грабили и продавали в рабство, греки ещё и в христианство обращать начали, как моё селение, про то я тоже вам сказывал, а помощи всё не было. Уйти мы не могли, потому как не хотели бросить родину свою, иначе как потом докажем и потомкам, и врагам, что земля сия прекрасная есть наша?!

Встретив вас, вначале принял за простых торговцев, но потом понял, кто вы. И меня враз как ушатом холодной воды окатило: вы же князя Новгородского воины, значит, те, кого мы более двух сотен лет ждём, усевая костьми землю нашу таврскую, и не только её… Такие, как моя Звенислава и брат Калинка, и многие сотни, тысячи, десятки тысяч других, по каким землям они раскиданы, кто ведает… – Гроза тяжко вздохнул и надолго замолчал, не в силах более говорить, глаза его впервые затуманились слезами. – Радость великую и боль тяжкую испытал я, хотя думал, что всё уже в моей душе сгорело и не умею я ни радоваться, ни печалиться. Только одно меня держало – обережник сей, может, с его помощью я найду любимую и брата… – Гроза достал из-за пазухи и показал изведывателям медный науз с изображением и заклинанием.

– Что это за богиня и отчего у неё вместо ног не то змеи, не то корни растений? – полюбопытствовал Ерофеич, поднеся обережник ближе к свету и внимательно разглядывая его вместе со Скоморохом.

– Это Берегиня, – ответствовал Гроза, – наша древняя Великая Матерь. Покровительница всего живого, в том числе змей и растений, которые процветают благодаря влаге, а вода особо значима в нашей сухой скалистой Таврике, как вы, наверное, уже заметили. У греков в древности это была Деметра. Наша Великая Мать-Берегиня – владычица змей, мы не трогаем их, а ужи живут в наших домах как кошки. Греки же змей боятся и убивают, а на змеевики своих святых помещают, и змеи для них есть воплощение чёрной немочи. Вот так переворачивают всё с ног на голову. А у наших ещё более далёких предков, по-гречески скифами называемых, богиня сия называлась Апи, что значит Питающая, Истекающая, Изобильная, Процветающая, – всё, что свойственно матери. Даже готы, которые жили здесь не одну сотню лет, переняли слова «апи» – мать, «атта» – Вышний отец.

– Да и у нас в словенском «тато» – отец, а в кельтском «атер», – подхватил Скоморох. – А змеевики на Новгородчине почти все женщины носят! Только в виде височных подвесок.

– Не мудрено, – обронил Гроза, – ведь издавна предки наши уходили в земли полуночные. Мне волхв Хорсовит сказывал, что братья Рус и Словен ушли от моря Эвксинского к северу и там основали грады Словенск, Русу и иные. Потом на Дунай ходили и вновь возвращались. И создали Словению Великую…

Юный Ерофеич стал подкладывать сухие ветки в костерок, и на стенах пещеры, в которой они коротали ночь, заплясали людские тени и блики костра, как будто неведомые души толпились вокруг, убегая в глубь пещеры с несколькими ответвлениями и ходами и вновь появляясь то ли из этих ходов и щелей, то ли прямиком из своего Навьего мира.

– Глядите, едва о змеях поговорили, а тут и гостья, – молвил Гроза, указывая на струящуюся из темноты гадюку, коих здесь, в камнях, было вдоволь.

– Смотри, – воскликнул Ерофеич, – она же прямиком к тебе ползёт!

– Я часто змей от овец спасал, – спокойно ответил пастух, глядя на подползающую к нему молодую гадюку, – овцы-то их что твою траву едят, а мне змеючек жалко. А эта, наверное, погреться хочет, прохладно в пещере сейчас.

– Разве змеи овец не кусают? – спросил юный Ерофеич.

– Кусают, да это их не спасает от смерти, а овце змеиный укус что чара доброго мёда для крепкого воина – веселит, да с ног не валит, – молвил Гроза, закатав рукав своей рубахи повыше и протягивая обнажённую руку навстречу змее.

Изведыватели изумлённо замерли. Вот змея достигла пальцев раскрытой длани пастуха, замерла на краткое время, а потом доверчиво вползла на шуйцу. Гроза осторожно поднял руку вместе со змеёй и, задрав десницей рубаху на чреве, также осторожно опустил извивающуюся гостью себе на живот. Та тут же свернулась на тёплом, блеснув в свете пламени бусинками очей.

– Грейся, красавица, – молвил Гроза и накрыл гадюку рубахой.

– А не боишься, что ужалит тебя? – округлил от удивления очи Ерофеич.

– У змей никакого жала нет, только ядовитые зубы, – отвечал, лёжа на подстилке из веток, Гроза. – Кусают они, только когда на них нападают или когда охотятся. Как добыча я для неё велик больно, да и не хочу на неё нападать, чего же она меня кусать станет? Главное, ненароком её не придавить, вот тогда она и может укусить, защищаясь, – ответил Гроза, смежив ресницы.

122